Переведите, пожалуйста текст

  • TEXT. A DAY'S WAIT by Ernest Hemingway
    Hemingway, Ernest (1899-1961): a prominent American novelist and short-story writer. He began to write fiction about 1923, his first books being the reflection of his war experience. "The Sun Also Rises" (1926) belongs to this period as well as "A Farewell to Arms" (1929) in which the antiwar protest is particularly powerful.
    During the Civil War Hemingway visited Spain as a war correspondent. His impressions of the period and his sympathies with the Republicans found reflection in his famous play "The Fifth Column" (1937), the novel "For Whom the Bell Tolls" (1940) and a number of short stories.
    His later works are "Across the River and into the Trees" (1950) and "The Old Man and the Sea" (1952) and the very last novel "Islands in the Stream" (1970) published after the author's death. In 1954 he was awarded a Nobel Prize for literature.
    Hemingway's manner is characterized by deep psychological insight into the human nature. He early established himself as the master of a new style: laconic and somewhat dry.
    He came into the room to shut the windows while we were still in bed and I saw he looked ill. He was shivering, his face was white, and he walked slowly as though it ached to move. "What's the matter, Schatz?"
    "I've got a headache."
    "You'd better go back to bed."
    "No, I'm all right."
    "You go to bed. I'll see you when I'm dressed."
    But when I came downstairs he was dressed, sitting by the fire, looking a very sick and miserable boy of nine years. When I put my hand on his forehead I knew he had a fever.
    "You go up to bed," I said, "you're sick."
    "I'm all right," he said.
    When the doctor came he took the boy's temperature.
    "What is it?" I asked him.
    "One hundred and two."
    Downstairs, the doctor left three different medicines in different colored capsules with instructions for giving them. One was to bring down the fever, another a purgative, the third to overcome an acid condition. The germs of influenza can only exist in an acid condition, he explained. He seemed to know all about influenza and said there was nothing to worry about if the fever did not go above one hundred and four degrees. This was a light epidemic of flu and there was no danger if you avoided pneumonia.
    Back in the room I wrote the boy's temperature down and made a note of the time to give the various capsules.
    "Do you want me to read to you?"
    "All right, if you want to," said the boy. His face was very white and there were dark areas under his eyes. He lay still in the bed and seemed very detached from what was going on.
    I read aloud from Howard Pyle's Book of Pirates, but I could see he was not following what I was reading.
    "How do you feel, Schatz?" I asked him.
    "Just the same, so far," he said.
    I sat at the foot of the bed and read to myself while I waited for it to be time to give another capsule. It would have been natural for him to go to sleep, but when I looked up he was looking at the foot of the bed, looking very strangely.
    "Why don't you try to go to sleep? I'll wake you up for the medicine."
    "I'd rather stay awake."
    After a while he said to me, "You don't have to stay in here with me, Papa, if it bothers you."
    "It doesn't bother me."
    "No, I mean you don't have to stay if it's going to bother you."
    I thought perhaps he was a little light-headed and after giving him the prescribed capsules at eleven o'clock I went out for a while.
    It was a bright, cold day, the ground covered with a sleet that had frozen so that it seemed as if all the bare trees, the bushes, the cut brush and all the grass and the bare ground had been varnished with ice. I took the young Irish setter for a little walk up the road and along a frozen creek.
    At the house they said the boy had refused to let any one come into the room.
    "You can't come in," he said. "You mustn't get what I have." I went up to him and found him in exactly the position I had left him, white-faced, but with the tops of his cheeks flushed by the fever, staring still, as he had stared, at the foot of the bed.
    I took his temperature.
    "What is it?"
    "Something like a hundred," I said. It was one hundred and two and four tenths.
    "It was a hundred and two," he said.
    "Who said so?"
    "The doctor."
    "Your temperature is all right," I said. "It's nothing to worry about."
    "I don't worry," he said, "but I can't keep from thinking."
    "Don't think," I said. "Just take it easy."
    "I'm taking it easy," he said and looked worried about something.
    "Take this with water."
    "Do you think it will do any good?"
    "Of course, it will,"
    I sat down and opened the Pirate Book and commenced to read but I could see he was not following, so I stopped.
    "About what time do you think I'm going to die?" he asked.
    "What?"
    "About how long will it be before I die?"
    "You aren't going to die. What's the matter with you?"
    "Oh, yes, I am. I heard him say a hundred and two."
    "People don't die with a fever of one hundred and two. That's a silly way to talk!"
    "I know they do. At school in France the boys told me you can't live with forty-four degrees. I've got a hundred and two."
    He had been waiting to die all day, ever since nine o'clock in the morning.
    "You poor Schatz," I said. "Poor old Schatz, it's like miles and kilometers. You aren't going to die. That's a diflerent thermometer. On that thermometer thirty-seven is normal. On this kind it's ninety-eight."
    "Are you sure?"
    "Absolutely," I said. "It's like miles and kilometers. You know, like how many kilometers we make when we do seventy miles in the car?"
    "Oh," he said.
    But his gaze at the foot of the bed relaxed slowly. The hold over himself relaxed too, finally, and the next day it was very slack and he cried very easily at little things that were of no importance.

  • И еще вот эту сноску к тексту:
    Schatz (Germ.): darling
    102 °F (Fahrenheit) correspond to 38.9 °C (Centigrade), The Fahrenheit thermometer is used throughout the British Commonwealth and in the United States. The boiling point of the Fahrenheit thermometer is 212°, the freezing point — 32°, the normal temperature of a human bodyis about 99°. The Centigrade thermometer, used in Russia, France and other countries, has 0° (zero) for its freezing point and 100° for the boiling point
    Pyle, Howard (1853-1911): an American illustrator, painter and author.

  • Эрнест Хемингуэй Ожидание читать онлайн бесплатно
    hemingway-lib.ru›rasskazi/ozhidanie.html
    A Day's Wait - Ожидание. Эрнест Хемингуэй. Мы еще лежали в постели, когда он вошел в комнату затворить окна, и я сразу увидел, что ему нездоровится.

  • Вера, я ничего по ссылке не нашел. Где перевод начала с его биографией? Откопируйте текст, пожалуйста.

  • Hemingway, Ernest (1899-1961): a prominent American novelist and short-story writer. He began to write fiction about 1923, his first books being the reflection of his war experience. "The Sun Also Rises" (1926) belongs to this period as well as "A Farewell to Arms" (1929) in which the antiwar protest is particularly powerful.
    During the Civil War Hemingway visited Spain as a war correspondent. His impressions of the period and his sympathies with the Republicans found reflection in his famous play "The Fifth Column" (1937), the novel "For Whom the Bell Tolls" (1940) and a number of short stories.
    His later works are "Across the River and into the Trees" (1950) and "The Old Man and the Sea" (1952) and the very last novel "Islands in the Stream" (1970) published after the author's death. In 1954 he was awarded a Nobel Prize for literature.
    Hemingway's manner is characterized by deep psychological insight into the human nature. He early established himself as the master of a new style: laconic and somewhat dry.Хемингуэй Эрнест (1899-1961),выдающийся американский романист и новеллист. Он начал писать худож.литературу в 1923.,его первые книги были отражением военного опыта."Фиеста(и восходит солнце)"1926 относится к этому периоду так же,как и "Прощай, оружие"1929,в котором антивоенный протест особенно сильный. Во время гражданской войны Хемингуэй посетил Испанию в качестве военного корреспондента. Его впечатления от этого периода и его симпатии к республиканцам нашли отражение в известной пьесе "Пятая колонна"1937, романе "По ком звонит колокол"1940,и ряде рассказов.Его более поздние работы "За рекой в тени деревьев"1950, "Старик и море"1952, и последний роман "Острова в океане"1970,опубликованный после смерти автора. В 1954 его наградили Нобелевской премией (литеоратурной).Манера Хемингуэя хаорактеризуется глубоким психологическим проникновением в натуру человека. Он рано заявил себя мастером. нового стиля, лаконичного и суховатого.

  • Schatz (Germ.): darlingМилый
    102 °F (Fahrenheit) correspond to 38.9 °C (Centigrade), The Fahrenheit thermometer is used throughout the British Commonwealth and in the United States. The boiling point of the Fahrenheit thermometer is 212°, the freezing point — 32°, the normal temperature of a human bodyis about 99°. The Centigrade thermometer, used in Russia, France and other countries, has 0° (zero) for its freezing point and 100° for the boiling point102º по Фаренгейту соответствует 38,9ºС Цельсия. Шкала Фаренгейта используется в Британском Содружестве и США.Точка кипения по Фар.212,замерзания32, нормальная температура человеческого тела 99.Шкала Цельсия используется в России,Франции, и др.странах.0-точка замерзания,100-кипения.
    Pyle, Howard (1853-1911): an American illustrator, painter and author.американский иллюстратор,художник и писатель.

  • A Day's Wait - Ожидание

    Эрнест Хемингуэй

    Мы еще лежали в постели, когда он вошел в комнату затворить окна, и я сразу увидел, что ему нездоровится. Его трясло, лицо у него было бледное, и шел он медленно, как будто каждое движение причиняло ему боль.

    — Что с тобой, Малыш?

    — У меня голова болит.

    — Поди ляг в постель.

    — Нет, я здоров.

    — Ляг в постель. Я оденусь и приду к тебе.

    Но когда я сошел вниз, мой девятилетний мальчуган, уже одевшись, сидел у камина — совсем больной и жалкий. Я приложил ладонь ему ко лбу и почувствовал, что у него жар.

    — Ложись в постель, — сказал я, — ты болен.

    — Я здоров, — сказал он.

    Пришел доктор и смерил мальчику температуру.

    — Сколько? — спросил я.

    — Сто два.

    Внизу доктор дал мне три разных лекарства в облатках разных цветов и сказал, как принимать их. Одно было жаропонижающее, другое слабительное, третье против кислотности. Бациллы инфлуэнцы могут существовать только в кислой среде, пояснил доктор. По-видимому, в его практике инфлуэнца была делом самым обычным, и он сказал, что беспокоиться нечего, лишь бы температура не поднялась выше ста четырех. Эпидемия сейчас не сильная, ничего серьезного нет, надо только уберечь мальчика от воспаления легких.

    Вернувшись в детскую, я записал температуру и часы, когда какую облатку принимать.

    — Почитать тебе?

    — Хорошо. Если хочешь, — сказал мальчик. Лицо у него было очень бледное, под глазами темные круги. Он лежал неподвижно и был безучастен ко всему, что делалось вокруг него.

    Я начал читать «Рассказы о пиратах» Хауарда Пайла, но видел, что он не слушает меня.

    — Как ты себя чувствуешь, Малыш? — спросил я.

    — Пока все так же, — сказал он.

    Я сел в ногах кровати и стал читать про себя, дожидаясь, когда надо будет дать второе лекарство. Я думал, что он уснет, но, подняв глаза от книги, поймал его взгляд — какой-то странный взгляд, устремленный на спинку кровати.

    — Почему ты не попробуешь заснуть? Я разбужу тебя, когда надо будет принять лекарство.

    — Нет, я лучше так полежу.

    Через несколько минут он сказал мне:

    — Папа, если тебе неприятно, ты лучше уйди.

    — Откуда ты взял, что мне неприятно?

    — Ну, если потом будет неприятно, так ты уйди отсюда.

    Я решил, что у него начинается легкий бред, и, дав ему в одиннадцать часов лекарство, вышел из комнаты.

    День стоял ясный, холодный; талый снег, выпавший накануне, успел подмерзнуть за ночь, и теперь голые деревья, кусты, валежник, трава и плеши голой земли были подернуты ледяной корочкой, точно тонким слоем лака. Я взял с собой молодого ирландского сеттера и пошел прогуляться по дороге и вдоль замерзшей речки, но на гладкой, как стекло, земле не то что ходить, а и стоять было трудно; мой рыжий пес скользил, лапы у него разъезжались, и я сам растянулся два раза, да еще уронил ружье, и оно отлетело по льду в сторону.

    Из-под высокого глинистого берега с нависшими над речкой кустами мы спугнули стаю куропаток, и я подстрелил двух в ту минуту, когда они скрывались из виду за береговым откосом. Часть стаи опустилась на деревья, но большинство куропаток попряталось, и, для того чтобы снова поднять их, мне пришлось несколько раз подпрыгнуть на кучах обледенелого валежника. Стоя на скользких, пружинивших сучьях, стрелять по взлетавшим куропаткам было трудно, и я убил двух, по пятерым промазал и отправился в обратный путь, довольный, что набрел на стаю около самого дома, радуясь, что куропаток хватит и на следующую охоту.

    Дома мне сказали, что мальчик никому не позволяет входить в детскую.

    — Не входите, — говорил он. — Я не хочу, чтобы вы заразились.

    Я вошел к нему и увидел, что он лежит все в том же положении, такой же бледный, только скулы порозовели от жара, и по-прежнему, не отрываясь, молча смотрит на спинку кровати.

    Я смерил ему температуру.

    — Сколько?

    — Около ста градусов, — ответил я. Термометр показывал сто два и четыре десятых.

    — Раньше было сто два? — спросил он.

    — Кто это тебе сказал?

    — Доктор.

    — Температура у тебя не высокая, — сказал я. — Беспокоиться нечего.

    — Я не беспокоюсь, — сказал он, — только не могу перестать думать.

    — А ты не думай, — сказал я. — Не надо волноваться.

    — Я не волнуюсь, — сказал он, глядя прямо перед собой. Видно было, что он напрягает все силы, чтобы сосредоточиться на какой-то мысли.

    — Прими лекарство и запей водой.

    — Ты думаешь, это поможет?

    — Конечно, поможет.

    Я сел около кровати, открыл книгу про пиратов и начал читать, но увидел, что он не слушает меня, и остановился.

    — Как по-твоему, через сколько часов я умру? — спросил он.

    — Что?

    — Сколько мне еще осталось жить?

    — Ты не умрешь. Что за глупости!

    — Нет, я умру. Я слышал, как он сказал сто два градуса.

    — Никто не умирает от температуры в сто два градуса. Что ты выдумываешь?

    — Нет, умирают, я знаю. Во Франции мальчики в школе говорили, когда температура сорок четыре градуса, человек умирает. А у меня сто два.

    Он ждал смерти весь день; ждал ее с девяти часов утра.

    — Бедный Малыш, — сказал я. — Бедный мой Малыш. Это все равно как мили и километры. Ты не умрешь. Это просто другой термометр. На том термометре нормальная температура тридцать семь градусов. На этом девяносто восемь.

    — Ты это наверное знаешь?

    — Ну конечно, — сказал я. — Это все равно как мили и километры. Помнишь? Если машина прошла семьдесят миль, сколько это километров?

    — А, — сказал он.

    Но пристальность его взгляда, устремленного на спинку кровати, долго не ослабевала. Напряжение, в котором он держал себя, тоже спало не сразу, зато на следующий день он совсем раскис и то и дело принимался плакать из-за всякого пустяка.

    Эрнест Хемингуэй. Ожидание. 1933 г.